фото: Михаил Гутерман
Сцена из спектакля «Папа, Мама, Я и Сталин».
«Мы живем, под собою не чуя страны» — цитирует Мандельштама его герой, и как поразительно точно звучат поэтические строки классика сегодня, когда ни один человек не может чувствовать себя в безопасности, когда лента новостей постоянно сообщает о новых и новых утратах, горестях, терактах и травлях. Когда не покидает ощущение того, что завтра может быть хуже, чем вчера, и ты не в состоянии повлиять ни на что. Вот это ощущение тотальной беспомощности, разлитое по всему спектаклю, очень созвучно с нынешней Россией.
В этой истории, разыгранной между тремя главными героями — отцом (Валерий Шейман), матерью (Натальей Барониной) и маленьким Мариком, который в программке спектакля упомянут как «Я» (его играют поочередно Михаил Озорнин и Валерий Толков), — много боли. Остальные действующие лица в этой истории — человечный следователь Дуболазов (Денис Юченков/Владимир Давиденко) и многочисленные ухажеры матери — персонажи-функции, подчеркивающие еще сильнее бюрократическую систему, в которой живет семья Марика. Они все — искусственные, а вот Мама, Папа и Я — живые, оттого и вызывают сочувствие.
Всегда есть опасность, когда режиссер берет что-то очень личное, почти интимное: спектакль основан на одноименной автобиографической книге Розовского, в которой концентрированным круговоротом представлена жизнь его родителей — через архивные материалы, через личную переписку… Опасность сфальшивить, удариться в сентиментальщину, попытаться посредством искусства свести счеты с теми, кто погубил счастливое детство, очень велика. Но у Розовского получилось сохранить режиссерскую трезвость и сделать спектакль не столько исповедью, сколько действительно произведением театрального искусства. И все это при минимальных декорациях — в этой постановке важнее нарратив, чем визуальное воздействие: важно не как, а что.
«Мне переломали не год, не два — мне жизнь переломали. Мне переломали семью, мне переломали любовь», — произносит горький монолог Папа — Валерий Шейман, и в какой-то момент из него вырывается крик беспомощности, отчаяния, боли, в котором так просто интонационно надорваться, сфальшивить и пропасть. Вырывается откуда-то из глубин, de profundis, и угасает в звенящей тишине. Бесподобно играет и Мать — Наталья Баронина, каждое движение, каждый жест которой выверены и подчинены режиссерскому замыслу.
Самая сложная роль — рассказчика и альтер-эго режиссера — досталась актеру Валерию Толкову. Поначалу игра в маленького мальчика кажется невсамделишной, но уже спустя несколько сцен не замечаешь ни возрастного несоответствия, ни внешней малопохожести: можно справедливо сказать, что Толков отлично справился с возложенной на него непосильной задачей.
Стремительно и неумолимо все летит в тартарары — любовь, надежда, вера и целая жизнь. И вот в финале, в пронзительной духоте сцены, открывается дверь, которая проливает свет на далекую историю, — дверь, открытая рукой выросшего мальчика, спустя годы ставшего настоящим режиссером.
